— ??
— Ты медик или уже где? Ты человек или нет, наконец? Он же больной.
— Ох, не зли меня, начальница. Вспомни тех беременных.
Рат непреклонна.
— Александр, — на моей памяти она впервые называет меня так, — каков бы он ни был — он больной. Кем бы он ни был — он человек. Кто ты такой, чтобы распоряжаться его жизнью? Кто дал тебе право судить?
— Я сам его взял.
— Чем же ты тогда от него отличаешься? Неужели ты способен заплатить за шаткий шанс получить свободу чужой жизнью? Ещё раз спрашиваю — подумал?
— Отстань, Люся.
— Патрик, тормози.
Люси прямо с капота, через приспущенное боковое стекло выпрыгнула на дорогу. Поднялась, отряхивая пыль с одежды, пропищала:
— Прощай, Шура. Я о тебе лучше думала, извини.
Отвернувшись, направилась к придорожным кустам.
— Стой, стой, как же ты назад доберёшься?
— Не твоя забота, — махнула лапкой, — прощай.
И полезла в кусты. Вот уже не различить её халата в густой зелени.
— Проваливай! — в досаде заорал я вслед и тут же закусил до крови губу, заливая болью последние сомнения в своей правоте. Крикнул Патрику: — Трогай!
Тот замотал головой и, открыв дверцу, полез из кабины, краснея и смущённо бормоча:
— Не нравится мне всё это, сэр, совсем не нравится. Вы уж не серчайте, я тоже останусь. Извините, сэр…
— Ну и убирайся! Чёрт с тобой! — Я плюнул в окно и приказал Игорьку пересаживаться за руль.
Обвёл глазами оставшихся. Игорек. Плачущая, не понимающая, что творится, Дженни. Я сам. Дурак и Рой не в счёт. Эти, считай, не здесь, а почти уже там. Оба не обратили ни толики внимания на уменьшение экипажа. Лица горят внутренним пламенем. Они — поглощены своим.
За нас троих — сколько? Рой, маньяк — это наверняка. Сколько молодых ребят, таких же пленников вертящегося мира, уложат они, покуда пройдут к Зеркалу? Пять, десять, тридцать? Рой — профессионал, не пацанам с ним тягаться. Велик счёт…
Я зажмурился. Замелькало в глазах:
Твоё лицо. Бегущие по дорожке дети. Свет в окошках маленького зелёного домика. Жена, открывающая дверь. Снова ты. Белый халатик, белый халатик в придорожной зелени…
Грубо рявкнул на Игорька:
— Что встал? Ходу!
Пилот вздрогнул и воткнул передачу. Вездеход пошёл пожирать последнюю милю до зоны Зеркала.
Автомобиль, укрытый маскировочной сеткой, сливается с кустами.
Вставший на одно колено Рой последний раз проверяет гранатомёт.
Ещё закованный в наручники, но уже обвешанный брусками взрывчатки безумец, нетерпеливо извиваясь, шипит:
— Зеркало, Зеркало… Пустите меня к Зеркалу!
Ключ от наручников болтается у меня между пальцами. Досасываю последний окурок. Ещё чуть-чуть — и я дома.
Ты, наверное, уже вернулась из своего далёкого далека. Прилечу прямо к тебе, схвачу, обниму, зацелую…
Останутся ли пятна крови от моих рук на твоей белой блузке?
У меня немало знакомых, прочитавших «Грань креста» и ждущих следующей книги. «Гребец галеры» вызывает у всех одни и те же вопросы.
Что стало с Шурой? Выбрался ли он из этого мира? Что дальше произошло с Люси, Патриком и другими? И вообще, будет ли продолжаться история ещё? Каковы мои дальнейшие планы?
Что мне им ответить?
Мир вертится. Бесконечная череда рождений, несчастий, смертей продолжает своё вращение вместе с ним. Каждую минуту кто-то хватается за телефон, набирая номер «Скорой помощи», и очередная бригада следит за всполохами проблескового маяка на окнах пролетающих домов, зябко кутаясь в шинели и кляня ненавистную работу, без которой они не мыслят своей жизни.
А я и мои планы — что я?
Где-то срослось и затеплилось
— залито и разорвано,
И мы обречённо шепчем
друг другу: «Прощай и прости…»
За всё мы платить обязаны,
и платим мы слишком дорого.
В руках уголёк не удержишь,
не сжегши ладонь до кости.
Сижу. Докуриваю. Ключ от Ключа блестит между пальцев…
Mayday («Майский день») — международный сигнал бедствия для радиотелефона.
Хайям. Рубайи 40. (Интерпретация моя. — А. К.)
Роман написан при участии Е. Старостиной.
Перевод Е. Дунаевской.