Грань креста (дилогия) - Страница 126

К оглавлению

126

— Ещё раз пасть свою вонючую раскроешь — не обижайся, что тебя не предупреждали.

Подействовало. На подобных типов всегда замечательно действует — они только перед домашними выпендриваться хороши.

Люси из кабины качает головой укоризненно:

— Только поговорили, и нате вам… Звереешь, Шура?

Недоумевая, гляжу на доктора. Она кивает утвердительно:

— Звереешь…

Глава двадцать шестая

А картинка — стоит. А сердце — болит. А домой — хоть не иди. Стыдно изводить домашних своим непонятным им состоянием. Они беспокоятся, я молчу. Мне им сказать нечего. Угнетает. Они-то ни при чём!

Я здорово тобою искалечен,
Но я дышу. Я жив ещё пока.
И постоянно, неотступно каждый вечер
Сжимает сердце лютая тоска.

Я прячу боль. Я вынужден скрываться.
Я не хочу быть кем-то уличён.
С тобой невыносимо расставаться,
Ну почему ты не могла остаться?

Похоже, я надолго обречён
Метаться в угол из угла тревожно
И каждый день молить тебя: «Вернись!»,
Прекрасно зная — это невозможно.
Должно быть, я живу.
Но вряд ли это жизнь.

Не написал — выплакал…

Шума я старался по возможности не производить. Более не для того, чтобы меня не заметили в темноте, а чтоб самому суметь услышать возможное перемещение крадущегося клиента. Рат, кое-что различавшая в кромешном мраке (её глаза куда как лучше моих на это пригодны), шепотком подсказывала, как обойти препятствия. Без этих указаний я давным-давно бы расшиб себе лоб о какой-нибудь косяк в путаном лабиринте комнат.

Чужое присутствие почувствовалось сразу. Не звук, не дыхание, а просто: кто-то есть. Отреагировала секундой позже и мышка, пискнув:

— Клиент на диване, прямо. У твоего плеча справа — выключатель. Попробуй — может, он пробки всё же не вывернул. Только зажмурься сперва ослепнешь.

— Плевать. — Я хлопнул ладонью по стене. Огромная хрустальная люстра брызнула белым светом. Перед глазами поплыли яркие круги. Когда зрение восстановилось, на бархатном диване напротив сидел человек, подозрительно меня разглядывающий.

— Я «Скорую» не вызывал! — взвизгнул он истерично.

— Ага, — согласился я, — к тебе вызвали. Собирайся в темпе.

— Не буду!

— Будешь.

— Куда?

— А то не знаешь…

Пациент порывисто вскочил на красный бархат, срывая с ковра допотопный винчестер. Задёргал рукоять, пытаясь загнать патрон в патронник. Я, не вынимая рук из карманов, тоскливо взирал на его телодвижения. Люси на плече завывала, топала и рвала моё ухо.

Сладив с ружьём, больной повернулся в нашу сторону, водя стволом вверх-вниз.

— Зря ты это затеваешь… — вздохнул я.

Клиент взглянул мне в глаза, открыл рот, чтобы что-то крикнуть, и тихо закрыл его. Не знаю уж, что он прочитал в моём взоре, но руки его понуро опустились, расслабли, обмякли, безвольно выпустили из пальцев приклад. Винчестер грохнулся на цветастое шерстяное покрытие пола.

— Напрыгался? — зевнув, поинтересовался я. — Ну, пошли.

Начальница была готова лопнуть, как полная ампула в печке, от гнева. Даже шерсть её встала дыбом. Хвост наотмашь колошматил по жести капота.

— Шурка, я откажусь с тобой работать! Вали на линию вкалывать! Мне не нужен дохлый фельдшер! Труп мало того что воняет, так ещё и ящик носить не может!

— Не может, говоришь… А я что делаю?

— Что ты сказал?!

— Ничего. Прости. Устал, наверное.

Я выловил из-за кислородного баллона склянку с виски. Скрутил пробочку. Сделал большой глоток, сплюнул на пол. Закрутив аккуратно, убрал на место. Закурил.

Мышка, насупясь, следила за моими манипуляциями. Дёрнула ушками:

— Не нравишься ты мне что-то последнее время, парень.

— Ты думаешь, я себе нравлюсь…

А сырая хмарь после твоего отлёта на много дней сменилась ясным синим небом и почти летним ласковым теплом. Только не радовало меня солнышко становилось ещё хуже. Да и обманчиво солнце осени — холодно уже ночами, и копится в низинах тяжёлый сырой туман.

Недолго допекал я семью своим необъяснимым для них депрессивным настроением после расставания с тобой — на дежурстве, возвращаясь из далёкой областной больницы, въехал в такую вот густую пелену тумана, и он поглотил меня, унеся из мира моей семьи, из мира моей любви, моего пропавшего счастья…

Патрик нацелился выбивать дверь плечом, но, вовремя заметив, что она открывается наружу, одумался.

— Ну, что теперь? Уехать же мы не можем.

— Да уж куда тут уедешь! Зав. отделением персонально заявку давал, чёрт его дери вместе с его разлюбезным психом!

— Ладно, не мытьём, так катаньем.

Я сбегал в машину за автоматом, оставив Рат дозваниваться в полицию вызвать их опечатать после взлома квартиру. Стук вибрирующего в моих руках оружия и гуд металла замка под ударами пуль больше всего напоминали работу по асфальту отбойным молотком. Замок продержался недолго, лопнув с дребезжащим звоном, и пилот рывком распахнул дверь, едва не набив мне шишку.

— Я никуда с вами не пойду!

Опять «не пойду»! Третий за день! Да сколько ж это будет продолжаться?!

Окружающую нас грязь затхлого жилища душевнобольного затянула красная пелена. Ребристый кожух тяжёлого ствола «песчаника» гулко хлопнулся мне в ладонь. Затрещал флажок предохранителя, опускаясь со стопора щелчок за щелчком: Одиночные… Короткие очереди… Непрерывный огонь… Упёрся в выступ ограничителя.

126