Грань креста (дилогия) - Страница 70

— В машине пересплю.

Накидав в желудок бесцветной полухолодной больничной пищи, мы с Патриком принялись устраиваться в салоне — Патрик на боковой лавке, а я на носилках. Работа, она стояла и ещё постоит. Возить нам не перевозить.

Прежде чем закрыть глаза, мой пилот не утерпел и спросил:

— Шура, извините, скажите, пожалуйста, а в честь чего вы пили?

— Праздник сегодня.

— Какой?

— Пей… Просто все живы.

Глава третья

Рассвело и пригрело. Дурдом ожил и приступил к утренним хлопотам. Я, позвонив на Центр, свалил длительное отсутствие на происки врагов в лице дежурного психиатра. Без энтузиазма доложил о неприятном происшествии — всё равно узнают, так лучше от меня.

— Вот сука! — вырвалось у старшего врача, сочно заполнив эфир.

Я охотно согласился.

— Спецперевозка, двигайтесь в сторону базы, будьте на рации.

— Поняли, выполняем.

Перед отъездом мне пришла в голову одна идейка. Прихватив из кабины неоткрытую коробку чая и несколько пачек сигарет, я направился туда, где около корпуса, в котором, привязанный к койке, выл побитый нами вчера ублюдок, грелись на припёке пяток человек в больничных пижамах.

Переговоры прошли в обстановке полного взаимопонимания, чай с табаком перекочевали из рук в руки, и я вернулся в автомобиль, несколько повеселев. Нескучная жизнь паскуднику на время пребывания здесь обеспечена.

— До базы четыре сектора. Один бес, не доедем.

— Ну, хотя бы обозначь.

Патрик нехотя включил зажигание.

— Давайте сперва завтрак обозначим, если вы не против.

— Здравая мысль.

— Ещё бы!

Я радостно поведал своему пилоту о предпринятых мною мерах по осуществлению мести. Тот недовольно кривится:

— Зря вы так, Шура. Грех это.

Грех… Грехов на мне — как на барбоске блох. Тоже вот грех — от жены к другой бегать. А ведь бегал! И делал это с огромным удовольствием.

Скажите, пожалуйста, можно ли любить двух женщин одновременно? Оказывается, можно. Мне, во всяком случае, это благополучно удавалось. При всём том, что ни капли нежности к родной супруге, матери моих детей, у меня не убыло, до дрожи, до умопомрачения, до потери всяких остатков элементарной рассудочной деятельности влюбился в другую. Что в ней было такого, чего я не мог найти дома? И было ли вообще? Сомневаюсь. А вот — на ж тебе!

Я про себя давно всё знал. Знал — и молчал. Как мог я, усталый, немолодой, обременённый семьёй и не обременённый излишним образованием фельдшер, высказывать свои глупости госпоже доктору, тоже, кстати, отнюдь не одинокой? Я и не высказывал.

Мне достаточно было самого факта твоего существования. Так приятно видеть, как ты присаживаешься напротив (да-да, за тот самый столик!) с пачкой недописанных карточек, протягиваешь руку к пакету с печеньем, достаёшь не глядя и задумываешься над формулировкой, приподняв авторучку.

Закончила, отложила писанину, обхватила обеими ладонями чашку, отпила глоток полухолодного чая — слабого, еле жёлтого, не то что в моей кружке, подняла на меня чудесные серо-голубые глаза (сама не раз подтрунивала над неопределённостью их цвета), смахнула завиток волос со лба:

— Расскажи что-нибудь…

Мне не хотелось говорить. Мне хотелось смотреть на тебя и слушать твой голос. Но я говорил, ты отвечала, и это могло продолжаться часами — покуда не подойдёт очередь выезжать. А могло и через минуту закончиться — сдёрнут на вызов, и до конца смены не увидимся. Всё равно хорошо. Тепло.

Даже просто встретить на мгновение — уже радость. Склонилась поутру над своим медицинским ящиком, проверяя, что там есть, а чего не хватает. Прохожу мимо, здороваюсь. Оторвалась на секундочку, взглянула, хлопнула ресницами:

— Привет, Шура.

Пустяк вроде, а меня и такая малость согреет. Каждый твой жест, каждое движение, каждая морщинка около век — всё оставалось во мне маленькими, нежными комочками счастливых примет.

Я молчал. Я мог бы молчать ещё долго…

Суп в придорожной таверне жидок и пресен, сыра в лазанье не больше, чем стронция. Спасаясь от полчищ мух, безраздельно властвующих в обеденном зале, мы вынесли тарелки на уличный круглый столик и лопаем там. Пара десятков зловредных насекомых уже успела утонуть в супе. Патрик, брезгливо морщась, вылавливает их оттуда щепочкой и рядком раскладывает на краю стола.

— Зачем? — удивляюсь я. — Всё-таки мясо. Другого в суп не клали.

Мой пилот плюётся и бурчит что-то. Нецензурное, по-моему.

— Зенит-Спецперевозка, ответь Зениту!

Экстренно заглатываю полупрожеванный кусок. Давлюсь, приходится запивать кислым компотом. Поспешай не торопясь.

— Спецперевозка, без врача справитесь с профильным вызовочком?

— Что там?

— Неправильное поведение. У человека крокодил под диваном завёлся. До этого месяц пил.

— Кто, крокодил?

— Да пациент же!

— Пх! Было бы с чем справляться!

— Добро, перевозка. Записывайте: фамилия… Адрес… Маршрут… Всё поняли?

— Нет.

— Что неясно, перевозка?

— С крокодилом что делать?..

Чуток возни, наручники, пыльный просёлок.

— Зенит, ответь спецперевозке.

— Отвечаем.

— Крокодил побеждён, клиент госпитализирован.

— Спецперевозка, вы сегодня дежурные по террариуму. В Рясице кого-то змеи кусают. Не съездите?

— Ох… Диктуйте.

Это называется — закон парных случаев.

Бревенчатый дом, крытый дранкой, до боли похож на Деревенские строения моей родины. Из окна вырываются хриплые подвывания. Эк разобрало родимца!