Грань креста (дилогия) - Страница 82

Обнимаю шею хищницы, утыкаюсь лицом в короткий серебристый мех, пахнущий непривычно резковато, но приятно.

Как я любил твой запах! Ты умела пахнуть потрясающе замечательно. Должно быть, завяжи мне глаза — сумел бы разыскать в любой толпе по неповторимому аромату твоей кожи…

Мне нравилось прикасаться к ней языком — трогать им тёмное, словно от йода, неровное пятно внутри локтевого сгиба, резко выделяющееся на белых, чуть полноватых руках, и выше, к округлому плечу, потом вдоль ключицы… Как тебе удаётся оставаться свежей и прохладной в любую жару?

Стесняешься:

— Зачем меня облизывать? Я же невкусная.

— Вкусная, — заверяю искренне.

— Солёная и противная, — протестуешь, смущённо отворачиваясь.

Правда солёная. Больше пьёшь — больше хочется.

Я потёрся о бархатную шкуру Владычицы Ночи, смахивая с глаз непрошеную слезинку. Бережно погладил хищницу, почесал между лопаток. Она прогнулась под рукой, грустно взглянула на меня, перекатила по языку лопающийся шарик моего имени:

— Са-ша… Зачем плачешь? О чём?

— О том, что потерял.

— Тобой ещё не всё потеряно, пришедший издалека.

— Разве?

Холод синего пламени вонзился мне прямо в зрачки. Лина покачала головой:

— Да, ты и впрямь так думаешь. Напрасно. Придётся тебя познакомить кое с кем.

Бесшумным пружинистым прыжком гостья перенеслась на край болота и, издав низкий горловой звук, протянула лапу к трясине. Блеклый болотный огонёк прыгнул к ней и замер меж сверкающих игл острых когтей. Лина вернулась ко мне, привстав одной лапой на бампер, аккуратно поместила мерцающий отблеск на щётку стеклоочистителя.

— Извини, Са-ша. Мне придётся уйти. Он не станет при мне разговаривать.

И исчезла, как исчезала всегда — была и нет, без звука, без движения. Просто пропала. Я, взглянув на огонёк, увидел, что то был не просто язычок пламени — он имел форму наподобие игрушечного зверька, только колебался от движений ночного воздуха.

— Ты кто? — спросил я его тихонько.

— Не помню…

— У тебя есть имя?

— Не знаю…

— Ты откуда?

— Не помню…

— Что же ты помнишь, в конце-то концов?

Огонёк заколебался сильнее.

— Мне кажется… Я когда-то был живым, настоящим. По-моему, я где-то жил… Мне смутно мерещится иногда что-то вроде дома, но я не уверен, я не могу вспомнить… Это не так уж плохо — быть огоньком, но страшно потерять все воспоминания. Совсем-совсем потерять…

И попросил, уменьшившись:

— Отнеси меня, пожалуйста, обратно, а то я погасну. Завидую тебе, ты счастливый, человек.

— Если бы!

— Не спорь. У тебя есть память. Ты ещё можешь помнить…

В растерянности я перенёс своего удивительного собеседника на кочку и оторопело полез в кабину вездехода.

Патрик плакал навзрыд, уткнувшись лбом в баранку. Проснувшаяся Люси бегала по приборной доске, не зная, что делать. Я схватил водителя за плечо, грубо потряс. Тот чуть-чуть опомнился, приподнял голову.

— В чём дело?

В ответ — новые слёзы. Сильный, крепкий парень, не стесняясь, скулил и всхлипывал, как ребёнок.

— Ну что, говори! Приказываю!

По-детски размазывая грязь на лице кулаком, пилот еле-еле вымолвил:

— Эти… Огни… Стрельбы…

— Что?!

— На ночных стрельбах… Мы использовали их вместо мишеней. Хорошо видно, если попадёшь — брызги разлетаются… — И, плача навзрыд, с подвыванием: — Клянусь вам, клянусь! Я не знал, что они живые!

Глава девятая

— За медицинской помощью? Конечно, обращался. Сегодня вечером ваши приезжали. Две такие молоденькие девочки, симпатичные. Сказали, чтобы в больницу собирался и ждал перевозку. Это, как я понимаю, вы?

— Ну, строго говоря, мы не перевозочная бригада, но в больницу ехать вам придётся действительно с нами. Есть какие-либо возражения?

— Да нет, что вы.

— Вот и ладушки. Разрешите посмотреть направление на госпитализацию?

— Пожалуйста-пожалуйста.

Люси зашуршала бумагой. Её, похоже, совершенно не беспокоила удивительная наружность пациента, к которому нас прислали.

Я толкую не о жёлто-коричневой коже лица и апельсиновых белках глаз. С этим-то как раз всё ясно. За то гепатит в просторечье желтухой и зовут.

Но вот коротенькие изогнутые коготки на кончиках тонких пальцев и огромные, как пальмовые листья, полупрозрачные уши в клинику заболевания явно не вписываются. И не отрастают от вируса клыки во рту. Пусть не столь убедительные, как у старшего диспетчера «Скорой» — волкообразной Лизаветы, но всё же заметные.

А так — чем не человек. Закутался, несмотря на душную ночь, в толстый шерстяной плед, дрожит крупной дрожью так, что зубы лязгают. Знать, температура высокая. Лицо измождённое, осунувшееся. Худо бедолаге. Сочувствую. Сам переболел, когда в армии служил, так что все прелести желтухи испытал на собственной шкуре.

Мой доктор завершила изучение бумаг, свернула их и запрыгнула ко мне на руку.

— Всё в порядке. Пойдёмте в машину.

Я поднял руку к плечу, давая начальнице возможность перебраться туда, не бегая по моей одежде. Мне почему-то всегда кажется, что вид цепляющегося за рукав доктора умаляет авторитет Рат в глазах пациентов, поэтому и стараюсь переместить её максимально уважительным способом. Наверное, я не очень ошибаюсь, не зря же Люси редко залезает ко мне в карман при больных, а вне вызова её подчас оттуда силой не выгонишь.

Больной плетётся за мной в автомобиль, волоча в одной руке сумку с харчами и туалетными принадлежностями, а другой придерживая у горла накинутый на плечи плед.