— Обождите, госпожа доктор. Человек, похоже, последнее слово сказать хочет, — окликнул её водитель.
— Пусть говорит, только быстро.
Патрик вынул оружейный ствол изо рта дошедшего до кондиции бедолаги.
— Я… я всё скажу! Всё! — умоляюще зашептал тот губами, приобретшими от страха изначальный предсмертно-синий цвет.
— Что так долго собирался?
— Я не думал, что вы это всерьёз.
— Думать, я смотрю, занятие тебе вообще несвойственное. Что, братцы, помилуем дурака?
— Как прикажет госпожа доктор.
— Тогда милуем условно, до первого вранья. После него процедура возобновляется и проистекает уже без перерывов. Доступно?
Наркоша усердно закивал, согласный уже абсолютно на всё, лишь бы не рассердить это ужасное маленькое чудовище.
Ответ на два вопроса из трёх образовался очень быстро. Захоронка отравы оказалась предельно бесхитростной — она была складирована на полках обширного погреба. Судя по маркировке на упаковках, срок годности истёк давным-давно. Ни один медик в жизни бы не рискнул вводить кому-либо столь явно негодные препараты. А наркоману — без разницы. Ему на всё наплевать.
Такая штучка: чернушка называется. Берётся опий-сырец, кладётся в ложку, греется на огне, покуда не превратится в уголь. Порция этой сажи разводится водой (конечно же не дистиллированной и даже не кипячёной, а просто из-под крана, а то и вовсе из ближайшей лужи). Набирается в шприц и вводится себе в вену. Не зря у тех, кто по долгу службы имеет дело с подобной публикой, родилось присловье: «Вена — большая помойка».
Запуганный внучек богомольной бабушки (кстати, где она?) клялся и божился, что, осознавая конечность запасов продукта, пользовал его исключительно сам, по деревенской жадности никого не впутывая. Навряд ли он врал под угрозой применения третьей степени устрашения.
Уничтожение наркотической дряни оказалось непростой работой. Патрик взмок, орудуя прикладом, а я — не меньше, долбя упаковки кирпичом. Товарный же запас на полках если и убыл, то для глаз незаметно.
— Не, мужики, вы всё-таки бестолковые. Так до завтра возиться можно.
— У тебя есть другие предложения?
— А что, я замечена в пустом критиканстве? Я ж не парламентская оппозиция. Значит, так. Берём…
Взяли. Перетаскали во двор, рассыпали по земле. Патрик завёл машину и принялся утюжить кучи аптечных коробок грубыми колёсами вездехода под горестные завывания наркоши, оплакивающего потерю источника своих утех. Минут через сорок всё было кончено. Остался только вопрос о происхождении изничтоженного.
Вызнать место, где он находит дурь, тоже не составило труда, и, закинув недоделка в салон, мы незамедлительно отбыли в указанном направлении. Путь оказался недолог, вскоре мы уже созерцали полузатонувший в небольшом болотце грузовой прицеп с рыжим от ржавчины контейнером, косо торчащим из вонючей тины. Заглянули в распахнутые дверцы. На зловонной поверхности воды, залившей пустой железный короб, плавала этикетка с ещё читаемой надписью: «Промедол».
Всё сходится. Интересно, как это удалось списать такую огромную партию, утопленную нерадивым водителем? За одну нечаянно разбитую ампулу мало что не судят, а тут — несколько тысяч.
— Может, их и так уже списали и налево пустить собирались? Да нет, тогда бы точно не бросили. Кто деньги бросает? — рассуждал я вслух.
— Шура, всё проще. — Люси выудила откуда-то из липкой жижи расползшуюся пачку накладных. — Вот, пожалуйста: грузополучатель — онкологический диспансер. Я так полагаю, что отправили эту дрянь, а получать оказалось некому — контора прекратила существование. Вот и притопили в глухом месте, с глаз подальше.
— Можно было бы нам отдать или там больнице.
— Чудак ты, Шура. Это ж пришлось бы переоформлять все бумаги заново. Оно кому надо? Выбросить намного легче. А отпускай-ка ты нашего придурка. Всё, что нужно, мы уже выяснили.
Освобождая пленника от оков, я поинтересовался у начальницы:
— Люсь, а что ты так жуть гнала?
— Знаешь, я до дрожи испугалась, что кто-то мог наладить сюда поставку этой пакости. Прикинь, что было бы. Или мало у себя дома нагляделся? Эй, а ты что стоишь? — окликнула Рат торчащего столбом клиента. — Вали отсюда, свободен.
Тот, однако, вовсе не обрадовался освобождению и не полетел прочь, как можно было бы ожидать.
— Ну, что застрял? Двигай!
— Простите, госпожа, но лучше б вы меня застрелили. За что мне такие муки?
— О чём ты?
— Я ж помру без морфия.
Мы озадаченно переглянулись. А ведь впрямь сдохнуть может! Смерть притом будет весьма долгой и тяжёлой. И даже если этого не произойдёт, существование его на ближайшую пару недель окажется наполненным всеми муками ада.
— Да, чуток недодумали. А может, в дурку поедем? Там тебя подлечат.
Вообще-то по-настоящему наркомана исцелить практически невозможно. Проводимое лечение устраняет физическую потребность в наркотике, но не тягу к самому занятию. Нужно огромное собственное желание и изрядная сила воли, чтобы не «сесть на иглу» вновь. Большинство вскоре опять берутся за старое.
Но в данном случае шанс на успех был. В этом мире не торгуют героином на каждом углу, как у меня на родине. Если наш приятель не переключится на городскую химию, то у него есть возможность полностью забросить свою поганую привычку. По крайней мере, теоретически.
— А что, можно? Вы меня правда туда отвезёте?
— Что ж с тобой делать, залезай. — Рат поволокла из папки направление на госпитализацию.